Вечером рисую при сумеречном свете и смотрю, как за окном раскачиваются деревья. Света не зажигаю, поскольку хочу каким-то чудесным образом промокнуть сумерки на бумагу. Слышу из другой комнаты Настин голосок и начинаю ревновать её ко всем, с кем в данный момент моя дочь общается. К бабушке, к её маме и, наконец, к самому себе. Вам не кажется странным? Ревновать к себе вполне осознаваемое чувство. С утра я крикнул Насте: «Не приставай!» — когда она пыталась в постели, на последнем выдохе моего сна, расчесать мои волосы расчёской, с самыми острыми зубцами, которые только есть на свете. «Что за непослушный ребёнок! Просто, маленький террорист!» А теперь она даже не подойдёт. Я нужен ей, только когда охота помешать или расстроить меня. Чёрт! Деревья в сумерках начали превращаться во взъерошенные пуки ветоши. Кто-то из древних сказал: рисовать нужно так, чтоб было слышно, как в ветвях шумит ветер. На сером листе видны только деревья. Настин голосок обмирает, затем становится елейным и
...
читать дальше »
Страна рассчитывает на Ходорковского как на виновного — мол, тогда всё и изменится. Только вот есть в наших селениях такой вид граждан, которые виновными себя нипочём не считают. Кому-то доподлинно известно, что обвинения Михаилу Борисовичу предъявлены с дребезжащим политическим акцентом — с глаз долой, из сердца вон. Кому-то и свои «права человека» как собаке пятая нога. И всё это не случайно — без всякой логической связи. Обвинители и заступники Михаила Борисовича ни в одной области своих суждений не пересекаются, их взгляды не противоположны — они просто иные. Жил у меня одно время рыжий кот, которого если перевернуть на спину и прижать лопатками к полу, ни за что не хотел сдаваться. Никаких правил в момент проигрыша он не признавал. Зрачки глаз становились огромными, все мышцы его маленького тельца сжимались как пружина. Казалось, если отпустить сейчас, этот зверь сожрёт меня целиком, невзирая на собственную мелкоту. Подавится, но сожрёт. Даже придушив его собственнору
...
читать дальше »
Боюсь ехать на дачу. Стоит мне отвлечься от письменности, как вся моя благая деятельность гибнет под грузом суетных забот. Зашифрованная в мелочах, она раскрывает свои таинства только когда я — Поэт. А мне ещё выпало быть отцом, мужем, сыном, офисным работником, водителем старенькой девятки и ещё… чёрт знает что. И ехать надо. И это «надо» вызревает медленно, болезненно, с многочисленными пробелами и банальными интонациями окружающих раздражителей. «Мы едем?» Молчание. «Реши наконец». Зверское молчание. Оно (надо) своего рода объективная предпосылка творчества. Этот «ужас всего» только мой, и в нём заключено послание, от которого никак не отвертеться. Ни в моей письменности, ни в каком отдельно взятом переживании не заключено столько энергии, как в общем настрое противлении (или противления?) реальности. Вот откуда я хотел бы черпать вдохновение. Но, ни в какой теории литературы не сказано, как быть автором — чем жить, о чём заботиться в первую очередь? О, да! Автор самолюбив, эгоистич
...
читать дальше »
Жизнь завела мышку, а смерть завела котёнка. У жизни был план — выкормить мышку до размеров слона. У смерти планов не было — она и так знает обо всём наперёд. Мышка росла худо, ела мала, спала только днём — ночью спать было совсем страшно. У мышки длиннее становился только хвост; а котёнок слишком быстро стал кошкой. Естественность — вот девиз последней, тогда как первая вечно старается, чём-то пыжится и пестует то идею, то мечту. Однажды мышка повстречалась с кошкой: «Пожалей меня, я ещё могу вырасти». «Дело не в том, — сказала кошка, — вырастишь ты или нет». «А в чём?» — с дрожью в голосе спросила мышка. «Дело в том, — философски переминая лапками, нацелилась природа, — что я просто кошка, а ты мышка».
У всех есть в жизни план поинтересней: свербение в носу приводит к мысли, что нам неладно с собственным здоровьем, пора заняться делом — чёрт возьми!
|