Дождь кончился, но сумерки остались…
И тишина осталась. Только капли,
спадая на карниз, ещё пытались
придать всему спокойный, ровный смысл.

Мы пили чай на кухне. В нашем доме
по-прежнему в наплыв горели свечи,
поскольку электричество прошло
свой век — и всё вернулось к месту.

Когда смотрю в окно, то вижу поле…
за полем лес… чуть дальше видно город.
С тех пор, кто жить от нас хотел отдельно,
отдельно жил. К другим друзья вернулись.

Я не бывал в том городе ни разу,
мне говорил о нём один знакомый,
любитель старины, чудак и проче,
что там живут любители повздорить.

Ещё там есть газеты — что-то вроде
листка бумаги, чем мы топим печи.
Есть много книг, что было интересно,
поскольку сам пишу, о том не зная.

Я должен быть в том городе профаном
и должен был бы стать большим поэтом…
но прошлый век казался мне чужим,
и больше мы к тому не возвращались.

Весь вечер я листал Шекспира, Блока…
читал друзей, живущих по соседству,
с которыми я прежде не встречался —
иная близость не у нас в привычках.

Кто ратовал за правду — тем и жили.
Кто лгать хотел — тот лгал, но не был кормчим.
Кто мог любить — любил; кто мог уехать —
тот уезжал. Никто о том не плакал.

Мы кончили достатком повсеместно.
В гробу я видел тот достаток прежде.
Но кто хотел быть вором — объявленье
давал о том, что требуется жертва.

И не было в том больше преступленья.
Одной души была его наклонность.
Однажды я собак спускал от скуки
и видел нищих — что-то вроде хобби.

Душа с душой в согласии и в мире.
От недостатка в образах и пищи
избавлена моя любовь к природе.
Дождь кончился, но сумерки остались.