Быть или не быть? Быть или не быть? |
| Быть или не быть? Быть или не быть? — многие до сих пор верят. Что стоит за этой магической формулой? Магической настолько, насколько возможно было её заколдовать средствами искусства? Жизнь и смерть ― и обе бессознательно далеки от нашего понима-ния, обе ― загадки, к литературе, собственно, имеющие лишь от-ношения косвенное, как всякое содержание имеет опосредованное отношение к форме. Но мы верим, что Гамлет вполне искренне задавался этими вопросами, что он решал некую проблему, которую и нам надлежит решить, забывая в ту же секунду, что у героя и его проблемы есть автор, личность, персона, играющая на наших струнах восприятия некую потустороннюю мелодию. Подобная вера в искусство основана на слухах обмирающего в нас психологического эха. Современная литература, пережив в художественных своих закромах кризис реального, давно отказалась от магической подлинности по объективным причинам филологической несовместимости и остановила выбор на собственных фантазиях. Искусство в роли зеркала, которую ему приписывают отдельные постфетишисты, пригодно лишь для комнаты смеха, любителей покривляться и повыпендриваться. Во всяком случае, массовая культура всеми правдами и не-правдами вытеснила творчество на периферию сознания (за грани возможного), представляя его как особого рода жанр интеллектуального извращения. Современность так и не нашла адекватного глянца, но попеняла мир таким, каков он есть, и, предложила изменить к нему отношение. То есть, если мы не можем понять, если нам не дан талант познания, то мы можем изменить к этому отношение. Читая беллетристику, не забирающую глубже виртуальной перепалки, реальность (как отношение) (для таких, как я извращенцев) делается невыносимой. "Массовка" приучает нас к тому, чего хотелось бы, но не как должно (ударение на ваш вкус). И эта вера, в отличие от догматики "быть или не быть", только иссушает мозг. "Она любила, по-том разлюбила и, вдруг, ей повезло встретить другого, — ах, какая прелесть в этом романе!" Условность порождает условность. По-моему, это называется литературным онанизмом. А вот "я помню чудное мгновенье" — это реально. Потому что сказано в духе, а не пытается снять кальку собственного в нём кривого отражения. Но как это "в духе" теперь не объяснишь и не докажешь. Зато написанное на следующий день письмецо Александра Сергеевича, в котором он признаётся другу, что вчерашнего дня с божьей помощью Аннушку "уёб" — это не требует контекста и понимания. А вот "я помню чудное мгновение" контекста требует, поскольку это "быть". А контекста-то и нет. А "уёб" — это "не быть", так… мелочишка. Это не дополняет поэта и ничего в нём не объясняет. Таких "уёб" миллионы, и ни одно не обратилось в искусство, которое, в свою очередь, единственная реальность из всех возможных. Ницше боялся не перегруженности наших знаний историческими инсинуациями, которым доверял, как всякий философ, лишь отчасти, а своей собственной истории. Он первый испытал на себе наметившуюся в науке тенденцию: изучать философию, а не су-ществовать, как философ. Причём, если литература от обобщений-сказаний шла в направлении непосредственного сотворчества с жизнью, где талант решал сам за себя ценой собственного "я", то философия стремилась классифицировать сознание в относи-тельных критериях ума, обезопасив своих представителей неуязви-мой для понимания объективностью. Наука уже не пыталась сотворить мир как данность, она его интерпретировала и систематизировала в задаваемых ею же самой вопросах. Ответ, который следовало получить в расчёте на эксперимент, предполагал лишь постановку новых вопросов. Уже по тем временам, кажется, что невозможно начать ab ovo. Всякое положение мысли предполагает наличие контекста. Но Ницше опроверг бесконечность познания. Он сузил его до истока собственного вдохновения. "Таким образом, речь будет идти здесь не о том, что «есть» мир, а о том, что он значит для живущего в нём существа" (Освальд Шпенглер). Сижу на полу в шортах и майке. Лягу и почувствую, как Земля вертится. Один в поле не воин. Ницше интересен тем, что фактор Ницше ознаменовал переход философии из общего исторического контекста в историю ин-дивидуального зодчества, от общего к частному, открыл новую эпоху человеческого восприятия ― эпоху модернизма. Ницше и первый модернист по сути, образующий свою собственную идею, необхо-димую больше ему самому, чем читателю, для творчества, и ничего (или никого) лишнего. Читать Ницше надо не в интересах продолжения мысли общественной, планетарного масштаба, а изучая собственную природу. С этого момента философия больше не занимается поиском (или изобретением) истин, она рас-сматривается как один из методов личностного познания, как ин-струмент выхода из себя самого. Но это, опять же, мои собственные соображения… «Я лирика звучит, таким образом, из бездн бытия: его "субъек-тивность" в смысле новейших эстетиков – одно воображение… …только это Я не сходно с Я бодрствующего эмпирически-реального человека, а представляет собой единственное вообще истинно-сущее и вечное, покоящееся в основе вещей Я, сквозь ото-бражения которого взор лирического гения проникает в основу ве-щей. Теперь представим себе, что он среди этих отображений уви-дел и самого себя, как не-гения, т.е. свой "субъект", всю толпу субъ-ективных, направленных на определённый и кажущийся ему реаль-ным предмет страстей и движений воли; если теперь может пока-заться, что лирический гений и соединённый с ним не-гений пред-ставляют одно целое, и первый высказывает о себе самом упомяну-тое словечко "я", то нас эта видимость уже не может ввести в заблу-ждение…» (Фридрих Ницше). |
| Категория: Ассоциативная логика хаоса | Просмотров: 527 | автор: Сергей Каревский |
Поблагодарите наш проект за то, что он есть!
Не стесняйтесь!
Не стесняйтесь!
