Синопсис (окончание) |
| <<< начало На этом я скомкал выданный мне лист бумаги и смирился с наступлением расхожей яви. Она поглотила его мусорной корзиной, вышедшей из моего меткого броска. «Всюду правда» ― вот её мелкий, зловредный девиз. — Написали синопсис? — девушка вскинула кудрявую голову и растормошила пальчики как после искусно выполненного маникюра. — Знаете, а ведь мне сегодня повезло! По-моему, я встретил замечательного человека. Близкого моим представлениям о реальности. Только вот, вдохновение меня покинуло, ― решительно выдернув себя из кресла… и расправив плечи. — Но вдруг, это именно то, что нужно, и образовавшаяся внутри пустота ― приветственный знак? Вдруг я не заметил, как вдохновение вильнуло блистательным хвостом Атаргартис вон там… где сквозь шум нарастающего прибоя «правды жизни» и нервные крики чаек-маёвок, раздавались совсем иные голоса и смыслы: я тут, тут… в иной форме! ― Вы сейчас с кем разговариваете?! ― Стараюсь быть коммуникабельным. ― Каким кабелем? ― взмахнув ресницами, девушка, как заправский охотник, подняла паузу. Её наивные глазки держали станиславского. Широко расправляя крылья, гордо реет буревестник. А мне даже нравится хамоватый плацебо. Вздорная штучка. ― Шучу, ― безлично, в духе само концептуализма. ― Есть такой анекдот с бородой. ― Девушка сжала кулачок, проверяя на ощупь лезвие коготков. По её поджавшимся губкам я подумал, что кареглазка не против проболтаться о том, о сём. ― Одолжите мне имя, ― предложил я. ― Мы обозначим ваше присутствие в рукописи прекрасным иероглифом. Упоминание о вас, как о девушке с подпиленными ногтями, отражёнными в столешнице локотками, лишает читателя непосредственного события и может статься поверхностным впечатлением. Он так доверчив ко всякого рода наименованиям, что судит о способностях автора к рассказу по количеству профильных штампов. «…чтобы, как наречёт человек всякую душу живую, так и было ей имя». ― От вас голова идёт кругом. Кстати, я ухожу обедать. Могу по пути рассказать анекдот, или вы предпочитаете монологи и сами впишите его в рукописную иллюзию? Девушка вышла из-за стола к моему приятному удивлению на длинных и красивых ногах, заключённых в белый фантик чулок, и такого же цвета туфельки. Юбка была переменчивого цвета. Это я разгадал не сразу. Не мог же я следить ещё и за юбкой? ― Это ещё с какой стороны посмотреть. ― Раз за разом я всё настойчивее решал: оставить полиэтиленовый пакет с рукописью в приёмной или потащить его с собой? В конце концов, я хотел одного: приволочь его сюда. ― Уж ни для кого не секрет, что наш мозг чудный интерпретатор, и мы видим лишь то, что нам позволено видеть, минус то, что не желаем замечать. Тогда как работа нашего сознания выдаёт конкретный продукт, идеальное сочетание цены и качества, которое и следовало бы называть объективной реальностью в собственном роде. Рукописный текст есть его ― сознания ― наивысшее достижение. С десяток вырванных из рукописи минут (слишком длинный коридор, безобразно медлительный лифт, очередь за подносами), мы сидим в редакционной столовой за парой фруктовых салатов, ковыряясь в плошках вилками из советского мельхиора (1 р. шт. ЗІШ). ― Так о чём ваша книга? ― Жили-были… ― Вы ― минималист? ― Можно сказать и так. Моя мечта дописаться до чистой страницы. ― Оригинально. Я слышала, что писатели в большей степени мечтают о реальной жизни, в нелепой попытке компенсировать избыток фантазии. ― Можно помечтать о девушке вроде вас. Симпатичной. С которой приятно поступить в рукописи по собственному желанию. ― Секс? ― подозрительно прохладное сочетание звуков. ― Не думаю, что я сделал бы с вами что-то плохое. Или… я не сделал бы вам ничего плохого. Но изобретение письменности требует обоего пола. Это как плюс и минус, север и юг, ветер и мурашки. Между двумя полюсами происходит нечто, что мы не можем объяснить не по-божески. Это нечто я называю сотворчеством, когда каждая клеточка, линия, каждый шорох, рождает единый образ души и тела. ― И каков сюжет? ― Вы ещё спросите: «А компот?» Сюжет ― время самого письма. Из одного в другое, с пятого на десятое… одно лучше, другое хуже ― и вот я… ― То есть, вы не оставили читателю ни единого шанса? ― Ха-ха… очень смешно. Но, признаться, я понятия не имею о его существовании. ― Вы давеча сами спрашивали, как меня зовут, ради доверчивого читателя. ― Кто такой читатель? Потусторонний вздор. Мистика. В моём мире нет никаких прямых доказательств его существования. Эй, читатель, ты слышишь меня? Я поднял голову вверх. Всё, что я увидел ― это белый потолок и подвешенные к нему люминесцентные лампы в металлических каркасах. ― Видите, никакого читателя, ― я махнул рукой в сторону потолка. ― Каким опытным путём можно выцарапать его с того света? — я доедал свой салат, а она продолжала разбирать, размазывать его по тарелке. ― Написать книгу, например. Написанная книга приведёт вас прямиком к читателю. ― Вы рассуждаете, как наивный ребёнок. Очевидное, не значит вероятное. Ни в одной книге, ни один автор не обращается к читателю напрямую. ― А Пушкин, Лермонтов и так далее? «Где, может быть, родились вы // Или блистали, мой читатель». — Так они обращаются к литературе вообще, к своим идеям, к богу. Понятие «читатель» лишь жест литератора в сторону иного, отнюдь не явленного в книге пространства. «Там некогда гулял и я: // Но вреден север для меня». Встреча с читателем также невозможна, как встреча с инопланетянами. Или, если таковая произойдёт, благодаря теории относительности, то пространство книги будет разрушено. Ради чего? Ради каких-то новых литературных технологий? Вздор. ― А ты говорил в жизни такие слова? Людмила отошла к окну, представлявшему днём шумную улицу. Ночью окно выходило в проулок напротив, где с угла бьётся в откровениях фонарь, проскальзывая сквозь плотную штору и зависая замысловатым настенным узором в изголовье кровати. В бессонную ночь его статический эфир транслирует настроение следующего дня. «А сейчас прослушайте прогноз погоды». Проступает, то профиль хищной птицы, то лапа мохнатого зверя, и тогда окрики, толкотня под локоть, перебивы настроения сопровождают меня повсюду, ожидают по любому поводу, отчего лучшее препровождение времени это забраться под одеяло; то клоунский колпак, ради чего не стоит жить вообще, и под ложечкой посасывает шутками да прибаутками; то распустившийся цветок, когда все события и явления как бы выворачиваются подробно, мельчайшими заусенцами. С появлением Людмилы узор обрёл чисто геометрическое начертание, обозвать которое я не в силах ― не силён в точных науках. Эллипс? Фиг его знает. ― Это и есть жизнь, Людочка. Разве ты не чувствуешь, как холодок электрического света касается твоего плеча (местами оно полупрозрачно, его линии изменились, как меняется морской берег в момент отлива) или когда он стоит в раме окна, словно омут, в который хочется опрокинуться всем существом и узнать, что творится на том свете? Я сладко потянулся и присел на кровати. Скрипнула старая пружина. ― Когда тебе вольно, стыдно, грустно или когда наполняешься мгновенным счастьем, поражающим само воображение (вот какой он — северный олень), разве ты не в мире интонаций, звуков музыки, осознаваемых действий и, я бы даже дополнил ― бездействий, — всё это образует смыслы, плавно переходящие в слова. Из слов составляется сакральное ― молитва ― наше сотворчество с Господом. А в предстоянии, что по слухам ты называешь «реальностью», разве не пропадают кусками дни и ночи в никуда, о которых уже некому вспомнить? Там сплошь и рядом небытие. Слова, выражающие здесь ярость, страсть, пламень, там обращаются в пошлость, грубость и гон. Девушка приложила ладошки о подоконник и наклонилась ближе к окну, пристав на цыпочки. Красота и грация освещались её стройным телом. ― Но там подойти и дотронуться, прикоснуться, поцеловать тебя в губы так просто. — Людмила подумала и… смутилась. — Как пример. И не надо ничего объяснять словами. ― В мире, в котором ничто не бывает исполнено до конца? Это кажущаяся простота. Предощущение, которое ещё нуждается в интерпретации. Здесь я коснусь губами твоего шёпота, твоей улыбки, пощекочу их в уголке неявленных усиков кончиком языка, и ты наверняка почувствуешь при этом не только себя, но и меня. А там-там всякий разговор со мной ― иллюзия ― был, и уже не стало. Я ведь не пытаюсь отрицать существование того мира. В нём рождается наше сознание, там же и растворяется вновь. Но только здесь мы живём настоящей жизнью. Проговоренные там слова уже в следующее мгновение нигде не существуют и ничего не значат. Говорил ли я то же самое в жизни, что и здесь? А зачем, скажи на милость? Для чего? Когда в очередной раз мы устали друг от друга и разметались руками и ногами в разные стороны, Людмила спросила… Насмешливые морщинки у глаз, тяжёлый локон на виске, отвалившийся от кокетливой конструкции hair spray (50 рублей за баллон), белые, словно вымоченные в формальдегиде, коленки ― такие несуразные примечания необъяснимого смыслом последовавшего допроса. ― А что ты делаешь в той жизни, чтобы свободно существовать в этой? ― То есть? ― Ну, я всё ещё остаюсь убеждённой реалисткой. ― Девушка поспешила улыбнуться. ― Ты не можешь здесь реально ни есть, ни пить, и тебе нужно на что-то существовать. Ты же, прости господи, не дух святой? Людмила демонстративно заглянула под полоску простыни, которая прикрывала место, стилистически пригодное лишь для контекста. ― Тот мир несовершенен. Счастье, радости и подлинные горести ― все тут. Приходится идти на компромисс. А поскольку у меня это плохо получается, то в целом ― я доволен. ― Что за компромисс? Что плохо получается? Чем ты доволен? Ты говорил, что пишешь одну книгу тридцать лет. Наверное, ещё месяц будешь писать синопсис. Или у тебя есть какие-то секреты? Я хочу понять в тебе хоть что-то. Вот эта обнажёнка, которой я потакаю по собственной дикости, чему вовсе не обязан… Вот это натуральное кокетство давит на меня в форме допроса. Людмила повернулась набок, подперла симпатичную, взлохмаченную головку рукой, одну ногу выставила коленом вверх ― и… поразительно совпала с геометрией, которой истерил на стене улично-переулочный фонарь. ― Куда ты смотришь? Смотри мне в глаза. ― Секрет только один, я пишу всякую фигню, чтобы, как ты говоришь, есть и пить. И поскольку я не пишу ни моральную, ни художественную фигню, а фигню для всех безобидную, то считаю свой компромисс удачным. ― И что ты пишешь? ― Не что, а для… в этом, как легко убедиться, есть чудовищная разница. Для ресторанов, магазинов, автосервисов, однажды писал даже для грузчиков. ― Не понимаю, что ты пишешь для грузчиков? Рассказы какие-то? Когда накрываешь ладонью прохладную вершину попы, прикоснуться к которой не возбраняется, а даже приветствуется, когда ровная и гладкая кожа подёрнулась рябью мурашек от предвкушений (её и твоих), то верным желанием становится приложение некоторого усилия, дабы замять и слегка развести, как отдёрнуть шторы. Но секс обитает только на поверхности тела. Вы никогда не найдёте его глубже первого, оно же и последнего впечатления. Будет второе, третье, четвёртое, но не первое. Вы когда-нибудь пробовали делать так же, как советует порнофильм? Вот-вот. Оба вспотели от взаимной, качественно произведённой случки, но не более того. Трахнулись головой об стену, чтобы с надеждой заглянуть друг другу в глаза: Ну, как? Всё удовольствие от процесса досталось наблюдателю, довершившему исчадие ада воображением паломника. Он двигается, она двигается ― всё вокруг кружится и летает кувырком (извините, Мойдодыр в действии). Работа мускулов, как у качков под штангой, впечатляет лишь застенчивые грёзы. Нагнуться и поцеловать в обе вершинки, потереться щекой. Секс проходит по самой поверхности и в нескольких миллиметрах над… ― эту область и стоит исследовать на предмет удовольствия. Он же ― красота от волнующих линий, которые иногда стоит дополнить дискурсом, высказыванием, подчеркнуть чулочками, трусиками, а иногда не стоит. Мы не станем копошиться в лунном свете каждой души. Ощущение её даже не переменчиво, а увёртливо. Тут главное угадать с заклинанием, вовремя произнести нужные слова, дабы пройти через секс за действительно лакомым волшебством. Душа это губка, впитывающая реальность. Ничего, кроме губки. Ни её содержимое, ни пробелы между стенками мельчайших ячеек, сот, капсул. Всё это ― не душа. Это Бог. А душа ― это только его форма, которая в свою очередь, может быть любой, как губка. Я знаю, кто первый сказал о женской логике. Кому отказали в мужской. Кому довелось испытать суровое наказание за доверчивость. У кого противно ныло чуть пониже и поглубже желудка от привнесённой и поставленной поперёк его личности немотивированной, ничем необъяснимой нуды. Людмила нелениво вскочила с кровати, одним рывком, и пошла разглядывать мой письменный стол. В общем, я сам ей и разрешил, позволил. И лишь затем догадался, какая это была подлая уловка с её стороны! Она отложила пару листиков и … наигранным, не своим голосом начала декламировать. Она смеялась. Дойдя до второго абзаца, попросту ухохатывалась надо мной. Приглашаем в ресторан японской классической кухни. Вы будете приятно удивлены своеобразием вкуса изысканных блюд, насладитесь атмосферой гостеприимства, свойственной этой древнейшей культуре. Для наших благородных предков восток традиционно символизировал перемены, обновления. Где зарождался новый день, там начинались новые радости и новые надежды. Сегодня частичку японской культуры, Страны Восходящего Солнца, можно найти рядом с вашим домом. Вас встретят и обслужат приветливые официанты в стиле айкидо (путь к гармонии духа?!), а искусные повара, посвящённые в тонкости приготовления не совсем привычных и понятных для нас блюд, удивят обширнейшим меню на ваш взыскательный вкус. Как гласит японская пословица: «Вкус пищи узнают, когда она во рту». Приходите в наш ресторан, чтобы познакомиться и навсегда полюбить искусство натуральной кухни «Нихон». Так называют свою страну сами японцы, что буквально переводится, как «родина Солнца». ― Во-первых, айкидо ― это боевое искусство. ― Во-первых, это «рыба», ― перебил я Людмилу, уже порядком взвинченный её интонацией. ― Суси? ― не прекращала хихикать упрямая насмешница. ― Я не знаком с названиями этикета японских кухонь. Если таковых не имеется, то это можно просто вычеркнуть, хотя любое японское слово, типа Дзото (этикет вообще), придаёт тексту густоту, вкус и колорит. Может, хозяева ресторана захотят встречать каждого посетителя словами «добро пожаловать домой» ― okairinasai? Или просто «добро пожаловать» ― irrashaimase? ― Во-вторых, я думала ты писатель, а ты ― креативщик. ― И что? Я вообще не понимаю, по какому поводу буйство? Что тебя настолько поразило? Ответом стало дальнейшее зачитывание текстов в тоне приговора, из которого я по-прежнему не понимал, в чём меня обвиняют? Но приговор состоял из мной же составленных буковок. Это было ужасно. В этом было нечто символическое. Единственно, что не представляло сомнений: возмездие неотвратимо и обжалованию не подлежит. А что Людмила при этом судилище находилась в позе грациозной вакханки, только подчёркивало глубину моего падения и прочее, прочее. Я прочувствовал до обморока, насколько страшно быть осуждённым. Поразительно, что никогда раньше я не осознавал, насколько это больно. Ресторан ― атмосфера праздника, лёгкого, свободного общения на фоне утончённой сервировки стола, аппетитных блюд, приятных напитков. Тут мы ни на йоту не отступаем от ожидаемого вами изысканного сервиса. Но при этом предлагаем насладиться меню традиционной японской кухни с её неповторимым культом натуральных продуктов, здоровой пищи, умиротворённым духом. У нас приятно побывать с друзьями, коллегами по работе или прийти всей семьёй в выходной для вас день. В будни вас ожидает уютный, тихий уголок, далёкий от суеты и напряжённых дел. Обаятельные официанты подскажут, как получить удовольствие от самых простых вещей: ненавязчивого интерьера, дружелюбной, открытой для шуток беседы, немного необычного, но такого поразительно вкусного блюда, приготовленного специально для вас. Настоящий японский ресторан ― ближайший к вашему дому! [Кукла Ницше]  Японская кухня отличается двумя, а может и тремя принципиальными вещами. Это приверженность только к свежим, натуральным продуктам, из которых следуют необычное для нас сочетание вкусов. Не бессмысленным, но сложным этикетом, когда всё начинается с повара, который, помимо искусного приготовления того или иного блюда, всякий раз совершает кулинарное таинство. Куда входит и оформление меню, и утончённая сервировка, выгодно отличающая японскую кухню от иных, в том числе и европейских застолий. Стремлением сохранить первозданный внешний вид и вкус отдельных ингредиентов в каждом блюде. У японцев есть для этого самые разные приспособления. Например, жаровня ― Тэппан. По древней легенде роль первого Тэппана сыграл лемех плуга. Крестьяне бросали его в огонь, раскаляли докрасна и готовили на нём простую пищу. Удивительно, что жаровня Тэппан не единственное в Японии кулинарное изыскание, сохранившееся в веках. Сегодня Тэппан ― это своеобразная метода здорового питания. В отличие от обычного приготовления на сковороде, на Тэппане вкус продуктов не смешивается, что придает особенный аромат и подчёркивает ценность каждого ингредиента. Желая приятного аппетита, японцы говорят «итадакимас», что близко к русским аналогам как молитва в благодарность за ниспосланный свыше хлеб насущный. Закончив трапезу, следует сказать «готисо: сама» ― Спасибо за угощение. Она могла бы уйти незатейливо. У меня не было ни малейших претензий. Мало ли что творится у чужого человека в голове? На всех не угодишь. Но она неторопливо одевалась, делала это демонстративно, словно напрашиваясь на грубость. Почему? У неё были трусики с белой каймой. Я мог бы пересчитать все цветочки в этой кайме, так медленно они ползли по её ногам, минуя острые коленки, растягиваясь на чуть выдающихся бёдрах. Она качнулась движением, которым лишний раз хотела меня уязвить. Вся она изогнулась волной, пока трусики ложились на место. ― Я перестала тебя замечать, извини. Ты мне неинтересен. Это была последняя ловушка, в которую я угодил по собственной воле. Она хотела, чтобы я нервничал, сердился, злился, запомнил её бледность, грубость, надорвался на её тупом безразличии. А затем разом вспоминал, через день, через год по безудержной памяти, к чёму Людмила подвела меня напоследок. Я спросил вслух: ― Почему? Из прихожей уже было слышно, как она накинула пальто. Воздух потяжелел. Хотя, как это можно слышать, невозможно объяснить. Такое можно пережить лишь однажды. Пристукнул каблук, хлопнула дверь. |
| Категория: Ассоциативная логика хаоса | Просмотров: 527 | автор: Сергей Каревский |
Поблагодарите наш проект за то, что он есть!
Не стесняйтесь!
Не стесняйтесь!
