Идея пересмешница (2) |
| Вторая часть нашей лекции посвящена той же проблеме, только с точки зрения самой литературы. Проблеме литературного онанизма в контексте современной мифологии массовости. В какой-то момент своей болезни, я стал узнавать похожие идеи «полных собраний» в книгах других авторов. Мне удалось даже прочесть несколько несуществующих страниц из Библии. На протяжении десятка лет я был уверен, что такой текст существует. Вот цитата из записных книжек Блока. Если не полениться и зацепить контекст этого высказывания, то вы поймёте, насколько цитата способна разниться в голове возбуждённого интерпретатора с мыслью, положенной в основу автором. «Если удастся издать — пусть будут все четыре томика — одной толщины, и в них — одно лучше, другое хуже, а третье и вовсе без значения, без окружающего. Но какое освобождение и какая полнота жизни (насколько доступна была она): вот — я…» Как точно ложатся эти слова на ощущение от собственных писюлек, где безграмотность в сочетании с банальностью были отражением моего «я». Но разве Блок не предал этому значение более возвышенное, чем «писюльки», когда сказал о «жизни»? Разве литература не стремится к тому, чтобы отразить наиболее подробно, детально и т.п и т.д. И последняя нота о «полноте» взмахом палочки насмешника дирижёра делала из меня поэта, как иногда слушатель симфонического концерта становится, вдруг, частью музыки. Я понял, что на самом деле… я ― концептуалист. У Пушкина с точностью мазохиста описывается реальное действие даже с собственным воображением. Знаменитое «Я помню чудное мгновение…», взятое из французской поэзии. Юному Лермонтову, уже располагавшему неким рабочим контекстом, с воображением повезло ещё больше. Поэтому в реальности он всюду видит недостаток его собственных возможностей развивать фантазии. «Я бы хотел, чтобы эти люди были узнаны…» ― пишет он в предисловии к одной из своих драм. И вот это «ваше преподобие» моя идея впитывает как губка и укладывает пушинка к пушинке в обосновании собственного литературного поприща. Великий продолжатель лермонтовского направления ― Гоголь. В конце жизни сошедший с ума, а перед этим оставивший завещание… С которым можно ознакомиться в его последнем произведении «Выбранные места из переписки с друзьями». Гоголь чудесен именно тем, что подробно и отчасти гениально описывал симптоматику своих фантазий. Тем самым предоставил последующим докторам возможность по схожим признакам ― определять глубину заболеваний более широкой части публики. Например, Борис Гройс в 78 году прошлого века говорит о разобщённости… «И начиная с «Мертвых душ» Гоголя, романа-космоса, мы знакомимся с людьми, которые не знают о существовании друг друга: Собакевич ничего не знает о Коробочке, Коробочка – о Ноздреве. Всех персонажей связывает… автор». Бориса Ефимовича удивила «разобщённость», которую Гоголь сумел подметить в анналах русской жизни. Многие попадались на том, что Гоголь был как бы «реалистом». А для меня именно «автор» является главной темой сочинения, произведения. Поэиа «Мёртвые души» подобна квантовой физике, где наблюдатель меняет реальность только за счёи своего присутствия в ней. Часто упоминают, что русская литература вышла из «Шинели» Гоголя. Надеюсь, вы помните сюжет этого ужасающего само сердце произведения. Был в юности Гоголя такой случай, когда будущий автор «Шинели» подговорил знакомых говорить одному мальчику, что у того бычьи глаза. В итоге, мальчик сошёл с ума, убёждённый в своём необычайном уродстве. То же самое происходит в большинстве произведений Гоголя. Николаю Николаевичу приписывают сочувствие к малым мира сего, за которых русская литература встала всей мощью духа. А, на самом деле, под личиной сочувствия Гоголь рисует наши с вами бычьи глаза в лице Акакий Акакиевича. Смотреть на мир глазами Акакий Акакиевича стало нашим призванием. К тому же нам нравится быть в чём-то убеждёнными. Привожу некоторую выдержку из Гоголя. «Завещаю всем моим соотечественникам (основываясь единственно на том, что всякий писатель должен оставить после себя какую-нибудь благую мысль в наследство читателям), завещаю им лучшее из всего, что произвело перо мое, завещаю им мое сочинение, под названием "Прощальная повесть". Оно, как увидят, относится к ним. Его носил я долго в своем сердце, как лучшее свое сокровище. Как знак небесной милости ко мне бога. Оно было источником слез, никому не зримых, ещё от времен детства моего. Его оставляю им в наследство. Но умоляю, да не оскорбится никто из моих соотечественников, если услышит в нем что-нибудь похожее на поученье. Я писатель, а долг писателя не одно доставленье приятного занятья уму и вкусу; строго взыщется с него, если от сочинений его не распространится какая-нибудь польза душе и не останется от него ничего в поучение людям. Да вспомнят также мои соотечественники, что, и не бывши писателем, всякий отходящий от мира брат наш имеет право оставить нам что-нибудь в виде братского поученья, и в этом случае нечего глядеть ни на малость его звания, ни на бессилие, ни на самое неразумие его, нужно помнить только то, что человек, лежащий на смертном одре, может иное видеть лучше тех, которые кружатся среди мира. Несмотря, однако, на все таковые права мои, я бы все не дерзнул заговорить о том, о чем они услышат в "Прощальной повести", ибо не мне, худшему всех душою, страждущему тяжкими болезнями собственного несовершенства, произносить такие речи. Но меня побуждает к тому другая, важнейшая причина: соотечественники! страшно!.. Замирает от ужаса душа при одном только предслышании загробного величия и тех духовных высших творений бога, перед которыми пыль все величие его творений, здесь нами зримых и нас изумляющих. Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастанья и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая и не слыша, какие страшилища от них подымутся... Может быть, "Прощальная повесть" моя подействует сколько-нибудь на тех, которые до сих пор еще считают жизнь игрушкою, и сердце их услышит хотя отчасти строгую тайну ее и сокровеннейшую небесную музыку этой тайны. Соотечественники!.. не знаю и не умею, как вас назвать в эту минуту. Прочь пустое приличие! Соотечественники, я вас любил; любил тою любовью, которую не высказывают, которую мне дал бог, за которую благодарю его, как за лучшее благодеяние, потому что любовь эта была мне в радость и утешение среди наитягчайших моих страданий ― во имя этой любви прошу вас выслушать сердцем мою "Прощальную повесть". Клянусь: я не сочинял и не выдумывал ее, она выпелась сама собою из души, которую воспитал сам бог испытаньями и горем, а звуки ее взялись из сокровенных сил нашей русской породы нам общей, по которой я близкий родственник вам всем *». И далее примечание, которое делает себе Гоголь. «*"Прощальная повесть" не может явиться в свет: что могло иметь значение по смерти, то не имеет смысла при жизни». Мы знаем, что никакой книги Гоголь не писал. Что он выродился в графомана. И причина тому именно подобные элементы фантазий, уводящих даже состоявшегося автора в дебри рефлексии. Далее идеей книги болели многие русские писатели. Но у всех это проходило в должное время и в лёгкой форме, как крапивница у детей. О тех, кто болел тяжело, мы не знаем ничего по объективным причинам. В наши дни о подобном отношении к творчеству свидетельствует Борис Гройс. Вот единственная, чтобы не зачитывать вам Бориса Гройса целиком, цитата из его работы. «Художники, о которых говорилось выше, нерелигиозны, но насквозь проникнуты пониманием искусства как веры. Как чистая возможность существования, как чистая представленность (откровение, несокрытость) или как знак, подаваемый свыше и требующий истолкования, ― в любом случае искусство есть для них вторжение мира иного в наш мир, подлежащее осмыслению». На этом наша лекция закончена. Надеюсь, вы не станете писать «полных собраний сочинений», а ограничитесь чисто литературным творчеством. В этом контексте я не стану желать вам вдохновения, а пожелаю здравого смысла.  |
| Категория: Ассоциативная логика хаоса | Просмотров: 360 | автор: Сергей Каревский |
Поблагодарите наш проект за то, что он есть!
Не стесняйтесь!
Не стесняйтесь!
