с эпиграфом в конце |
Мне всегда мерещилось, что вот-вот… и я напишу произведение, которое раскроет поющую в самом воздухе тайну, словно в жаркий летний полдень неотвязное стрекотанье могучих кузнецов, рассыпанных в зелёной траве. Казалось, воздух пронизан её флюидами, проникающими всюду. Достаточно протянуть руку, чтобы она озарилась ярким сиянием, и в ладошке, распадаясь на беспечную разноголосицу, заиграли линии судьбы. Эту радость я помню ещё с детства. Пристальный взгляд древесных ресниц, полутона кочующих небожителей — облака, водопад голубого неба и долгий извилистый путь партизана реки, переливающегося на солнце серебристой чешуёй. Надо было только свернуть к обрыву и бежать вниз со всех ног, оставляя под собой упругую землю.
Я питался парами мистики, как некоторые обожают пить травяные чаи — пахучие и терпкие. Годами лечился на реалиста в столичных пыльных закоулках. Двигал взглядом предметы и читал Кастанеда на кухонном столе коммунальной квартиры (то и другое безуспешно). Купался в крещенском прорубе, отправлялся в путешествие за море и жил изгоем в непролазной глуши собственных представлений. Иногда я поспешно хватался за любую работу лишь бы не растратить предощущение немоты и пустоты всего сущего. Но чаще без всяких средств к существованию наслаждался одним сладостным предчувствием. В любом из своих качеств я пребывал в изумлении: беден и богат, сыт и голоден, вдохновен и сосредоточен — Бог всех и вся, — внутри которого я балансировал на пике ниспадающих частностей адского беспокойства. Я ни разу не достигал желаемого результата. Ни разу не приближался к разгадке настолько близко, чтобы из-под искусанного карандаша, отточенного словно хирургический инструмент (опыт хандры), на ощупь проявились границы мира сего, сквозь которые я был намерен шагнуть по ту сторону единого не только как автор пространных аллюзий, но и как герой никем не придуманной повести, по образу и подобию. Более того, я пребывал в заблуждении! Мне виделось, что источник вдохновения, бьющий из-под каждого лепестка, таившийся за каждой травинкой, если не осознают, то, по крайней мере, предчувствуют все. Достаточно подать знак, оформить в неподражаемом доказательстве — и все человеческие проблемы решатся сами собой. Боже, насколько я был туп — верить в великую, чудотворную силу искусства! Я даже не понимаю сейчас — как я мог в это поверить? Почему? Потратив жизнь на литературные и прочие эксперименты, мне приходится признать поражение, признать себя если не бесталанным, то никчёмным графоманом. Лучше бы я писал формальные композиции: романы, повести и т. д. — не желая произвести нечто от самой жизни. Нет, слово «желал» не передаст и малой толики непреходящей жажды творчества, измучившей и изменившей меня. Я могу забыть, чего желал, что хотел написать в соответствии с принятыми формами, литературой традиционно ассоциативной: десятками разбросаны по углам моей маленькой комнаты незаконченные чертежи рукописей, некоторые из которых я даже и не припоминаю своими. Но ни в кой мере не прервётся движение страстной письменности, однажды околдовавшего (подхватившего) меня потока. Я сдаюсь… но я и не сопротивляюсь… «Говорили, что он работает над необычайно обширным проектом, над произведением, которое — как он однажды признался в доверительном разговоре — призвано выявить целый ряд до сих пор не замеченных связей» (Петер Корнель, «Пути к раю»). |
| Категория: контекст | Просмотров: 443 | автор: Сергей Каревский |
Поблагодарите наш проект за то, что он есть!
Не стесняйтесь!
Не стесняйтесь!
