Я хотел бы рассказать о ваших чувствах. Открыть вас миру. И пусть славный мир войдёт в вашу душевную обитель и если не потравит, то разгонит несносных тараканов жестяным своим скрежетанием, грохотом, воплями, там-тамами. Но мне этого не дано. Вы — это вы, а я — это я. И каждый из нас индивидуальность. Вы любите сладкое, я горькое. Вы любите рано вставать, я поздно ложиться. У Вас щекочет в носу, у меня в горле. К своему горлу я отношусь очень бережно. Моя мама никогда не давала мне пить или есть ничего холодного. Но мы сейчас отделим перла от правды. Очистим, так сказать, зерно от плевел. Мы разные. Плевелы разные. Зерно сертифицировано. Но нам как-то удаётся быть вместе. В жизни случается даже так, что мы бываем заодно. Плевелы и зёрна.

Жил-был парень, и жила-была  девушка. Абсолютно не идентичные. Парень окончил школу, не поступил в институт, попал в армию. Черноволосый, худощавый и немного психопат. В армии на него накричал старшина, и юноша попал в госпиталь с нервным расстройством. Кто был в армии, тот представляет себе, что такое попасть в госпиталь с нервным расстройством. В госпиталь даже со сломанной рукой трудно попасть со срочной службы. То есть расстройство должно быть фатальным. Парень, назовём его для рассказа, Александр, никогда и не перед кем не размахивал этим фактом своей биографии. Такая небольшая бумажка, совсем не похожая на трамвайный или автобусный билет, но называется одинаково. Билет в один конец. Мы знаем об Александре со слов милых сердцу нашему родителей.

Девушка блондинка, но не фатально. Окончила школу с золотой медалью, поступила на филологический факультет московского университета легко и без экзаменов. На этом факультете, кто знает, учатся в основном чудесные девушки с выразительными глазами. Однако, недостаток близости мужского типа населения непосредственно к учебному процессу портит их характер. Девушки прекрасно общаются между собой, но не видят настоящих мужчин, кроме филологических адептов. Допускаю, что девушку зовут Мария.

Парень вернулся из армии и устроился на завод слесарем. Коллектив принял его радушно, выпили по первой, а до второй уже рукой подать… Девушка по распределению ушла в какой-то НИИ–архив-толмуд-ЦБ, на маленькую зарплату, на добрые отношения и ежедневные чаепития в отделе манускриптов первой половины века восемнадцатого. Всё чистенько и опрятно как на кладбище. Но можно сказать, что ей повезло. Начальство показывалось раз в неделю. А уйти незаметно самой на час или два вообще без проблем. Мария завела кошку Мурку. Гладила её и тихонько подвывала сама с собой бардовской песней.

И вот… по истечении каких-то сроков, которые делают жизнь юного человека уже достаточно посредственной, дабы вошли в колею окончательно круги взрослого ада: утро, толкотня по метро и автобусам, вечером диван и телевизор… девушка возвращается с работы домой. Вечер. Осень. Сходит с автобусного постамента на тротуар и подворачивает ногу. Подламывается маленький каблучок её правой туфельки. Отметьте для себя, правой, а не левой. И девушка, чертыхаясь и прихрамывая, направляется по газонной выкройке к близстоящему, светящемуся щербинами многоэтажному убожеству. Проходит помоешный уголок, который есть на пути к каждого дому, где особенно воняет, темно и страшно, поскольку хозяйничают крысы. Не в силах ускорить шаг, Мария ковыляет и вздыхает обо всём на свете. Ускорилась бы, и мысли не казались бы такими тягучими: где взять туфли на завтра, сколько стоят новые туфли и где вообще справедливость? В этом момент она слышит стон.

Стон доносился от помойки. Три бачка метр на полтора с горкой. А душа у нас стонет всегда жалобно. На месте Марии, как говорится, любой прошёл бы мимо. Но Мария зла, несчастна и чувствует себя обиженной на всю жизнь. Поэтому она по инерции разворачивается в сторону помойки и, хромая, подбирается ближе. — О, старушка, сука, ьлядь, ушла без посуды. Дай я тебя поцелую, — слышит она нецензурные выражения в свой адрес. И тут на Марию, что называется, накатывает. В темноте она различает в дупель пьяного мужика, который виноват не меньше других во всех её тихих несчастьях. Мужик лежит, приставившись головой к бачку. И Мария бьёт его скользящёй без коблучка правой туфелькой со всей страстью женских чувств. Бьёт искренне и сгоряча. Неведомо куда, а в общем-то куда попала. Забулдыга отрыгивает «ой», сворачивается в клубок и замирает. Мария хватает его за шкирман и переворачивает. Бьёт ещё, чтобы на этот раз уж очнулся. Но мужик не шевелится. Марию оставляет страсть и ей становится страшно. Темно. С автобуса все давно разбрелись по подъездам. А автобусы ходят редко.

Все признают, что в исключительных ситуациях в нас просыпаются неведомые силы. Мария каким-то образом смогла затащить парня к себе в квартиру. Тащила она его долго и тупо как вол. Сил не хватило лишь затянуть мякоть на диван. И она бросила тело рядом. Когда присела на стул и закурила, то стала наконец думать, что вообще делает? Вопрос был очевидный, а ответа не было. Если она его убила, то труп надо распилить и спрятать. Очевидно. А если он ещё живой, то как об этом узнать? Где-то она читала про зеркало. Вытряхнула сумочку и поднесла зеркало к пьяной гримасе. Зеркало запотело перегаром. Мария пошла в ванну и стала мыть зеркало. Ей было противно и уже смешно. Это был нервный смех. Столько впечатлений за один вечер. Но тащить его обратно невозможно даже очевидней очевидного.

Утром парень проснулся голым, на коврике, сверху на него плыл потолок. Он сел и спросил: «Где я?» Мария, которая в это время докуривала пачку, ответила голосом женщины, знающей лишь одно верное решение: «В аду. Ты умер и попал в ад».

— Сколько время? — спросил парень.

— Нисколько.

— Мне надо на работу, — как-то жалобно хрюкнул парень.

— Как тебя зовут? — спросила Мария.

— Александр.