Никто уже не будет так слушать моих стихов, самых первых, наивных, не всегда попадающих в рифму и… плакать. Отчего же? Вы допускали меня в свои пустоты, Вы были теми неразумными критиками, которые и скажут, не подумав. Мы плакали от нашей сумасшедшей искренности, проявившейся непосредственно на поле брани. Нас и так вывернули наизнанку.

Я тоже теперь плачу над всеми графоманскими стихами. Плачу, естественно, не глазами, а Вашими сантиментами.

Душа горит грехами, как овины ржаным сеном, как амбары зерном, как лес жарким летом. И всё-таки: где душа, а где грех?

— Это не душа, — говорит Вероника, — а её скорлупка.

— Какая ещё скорлупка? — недовольно бурчит Машка.

— Не знаю, я её чувствую в скорлупке. И когда я попаду в ад, именно она будет гореть, пока вся не превратится в прах.

— Как в капсуле?

— Да.

— Ну, Верка, ты у нас не иначе, как кошмонавт. Обшивку поправь — мыс Канаверал.

— Почему Канаверал? Тогда уж шаттл.

— Какой она шаттл? Она же пиз..

— А почему мыс?

— А в неё классно головой врезаться.

— Ну, Машка, ты и сука! Как будто у тебя там… и т. д. и т. п.

Не спорьте девочки. Вы уже в аду. Не мучьте меня своими памятными голосами: у Машки бас, у Вероники - меццо-сопрано, у Сары — акцент. Закуриваем.