Анастасия Романовна КРАНДИЕВСКАЯ (в девичестве Тархова) (03.01.1866 — 1938), писательница, талантливая женщина, соединившая своей судьбой дореволюционное и постреволюционное искусство. Мать поэтессы Натальи Крандиевской (чей второй муж Алексей Толстой), прабабушка Татьяны Толстой и прапрабабушка Артемия Лебедева. Вообще, в семье Анастасии Романовой все дети оказались поразительно талантливыми — Сева (Всеволод), Туся (Наташа) и Дюна (Надежда). «Тётушка Настасья, вам не романы писать, а посадить вас в инкубатор, чтоб вы талантливых детей рожали» — как-то выразился Максим Горький, часто гостивший в её доме. В Миланском музее есть картина художника Всеволода Крандиевского, умершего в 21 год от менингита. Надежда Крандиевская училась вместе с Мухиной в Париже, занималась лепкой портретов, например легендарный образ Буденного, дружила с Маяковским. Наталья Крандиевская (поэт), начинает свою автобиографию словами: «Я росла в кругу литературных интересов…» Муж Анастасии Романовны — Василий Афанасьевич Крандиевский, издатель и журналист. Вместе с Алексеем Толстым выпускал публицистический альманах «Бюллетени литературы и жизни», выходивший с начала 1910-х годов и до момента закрытия в 1918-м.
Анастасия родилась в Ставрополе-Кавказске в чиновничьей семье. Окончила Ольгинскую женскую гимназию в Ставрополе. Училась на историко-словесном отделении московских курсов Герье. Рано начала писать. В «Северном Кавказе», «Русском Курьере» и «Развлечении» середины 80-х годов печатались её небольшие рассказы.
Первая женщина, спустившаяся в шахту к углекопам, и по своим впечатлениям написавшая рассказ «Только час», опубликованный в немецком переводе венскою социал-демократической газетой «Arbeiter-Zeitung». В 1896 году «Русская мысль» публикует повесть «То было раннею весной», принятая читателями и выдержавшая несколько изданий.
В сентябре 1900 года Горький в своём тогдашнем хамском стиле писал Чехову: «Видел писательницу Крандиевскую — хороша. Скромная, о себе много не думает, видимо, хорошая мать, дети — славные, держится просто, Вас любит до безумия и хорошо понимает. Жаль её — она глуховата немного, и, говоря с ней, приходится кричать. Должно быть, ей ужасно обидно быть глухой. Хорошая бабочка».
В годы революции 1905 года Крандиевская была связана с издателем и меценатом большевиков С.А. Скирмунтом. В её московском доме собиралась сочувствующая социал-демократам интеллигенция.
К 1910-м году сблизилась с Василием Розановым и братьями Трубецкими. Создалось, по определению Крандиевской, «поколение нытиков, самогрызов, неврастеников, дегенератов, неверующих, мятущихся в поисках неведомого Бога, блуждающих в потёмках противоречий, как в лесу дремучем».
После революции оставляет литературные занятия, но связь с литературой как таковой не обрывается. За границей Толстой публикует следующее письмо Анастасии Романовой…
«С чего и начать-то вам повесть нашей жизни, уж я и не знаю. Не жизнь, а агония. И разница между смертельной и этой нашей — лишь та, что смертельная длится дни, а эта — месяцы. И вот тут-то, в этом пункте, у меня всегда чувство благодарности судьбе, что вы уехали, что дети ваши хоть голода-то не знают, как знают все, здесь живущие.
Нельзя описывать, да и не стоит, во что превратились здесь не только для детей, но и для всех взрослых грёзы о кусочке хлеба с маслом, о кусочке сала свиного, о молоке и проч., и проч. Прямо какой-то психоз преследования этих всех истинно сытных вещей, истощённых, оголодавшихся до крайности. Тем не менее, все-таки живём, вот и Бог даст, может, и выживем до лучших дней. Москва наша, как уже совсем прочно социализированная, стоит без лавок, без рынков, без Охотного. И даже внешний вид её апоплексически жуткий и страшный: магазины все заколочены, и вывески в некоторых местах сорваны, как-то особенно озорно и умопомешанно, с мясом, с частью стен и штукатурки. А в пустых магазинах через незапертые двери и окна видны рогожи, доски, мусор — словом, всё, что говорит о запустении, об отъезде куда-то, о какой-то убыли, потере людей, словно всё попровалилось к черту, вся жизнь стала хламом, мусором прошлого.
Ну, и конечно, нигде ничего нельзя достать. На бывших рынках все-таки по пятницам, средам и воскресеньям стоят хвосты у каждого возницы с гнусной капустой кислой, или с морковкой, или с кониной.
Своих я от рынков только и питаю. Но для этого надо вставать в темноте. Да ещё в писательском союзе получили два пуда муки. (Этот союз образовался на почве продовольственной нужды, председателем там М. О. Гершензон, секретарём Н. Е. Эфрос). Вместо масла и сала получаем бульон в кубиках «Торо».
Прислуги мы никакой не держим. Все сами, — и стряпня, и поломойство на кухне, и рынок, и хвосты. У Жилкиных тоже нет прислуги, Ваня сам стирает. Буквально вся средняя интеллигенция жиёт сейчас, как чернорабочая. Да вот вам: папа с Надей взяли салазки у дворника и пошли на Смоленский бульвар в какой-то дом, где писатели устроили склад муки. Думали, что только они с Надей с салазками, а оказывается — с такими же салазками и все за мукой притащились… Тут и Марина Цветаева, и сам бог сонмища Бальмонт.
Всё это сейчас работает черную работу и прислуг не знает. Да и слыть паразитическим элементом опасно, если же держать прислугу, то в паразиты попадёшь непременно. Самое же главное, — чем кормить прислугу, когда хлеб сейчас 20 руб. фунт, да и нет его, мясо — 45 руб. фунт, сахар — 100 руб. фунт, картофель — мера 200 рублей. Прачек тоже нет, бельё стираем сами. Домов теперь не топят. Мы сбились в столовую, где поставили печку железную и трубу протянули через всю комнату, остальные заперли, так как там выше двух градусов не поднимается, а бывает и ниже нуля. Ведь Москву, как и Питер, изводит сейчас не только голод, но и холод. Больше всего страдают руки, распухает и трескается кожа.
Наш знакомый, доктор Калабин всё ходил, всё лечил, всё страшнел и худел. И вдруг — лег и умер. Мать его в четверг, а он в пятницу. Это первая смерть от голодного истощения на наших глазах. На днях узнала, — умерли также профессор Веселовский, Фортунатов, Алексей Федорович, прис. пов. Сахаров. Так что и нам надо опасаться.
Сейчас огромные дела с искусством делают футуристы, — Маяковский, Татлин, С. Д. и проч., до того они ловко сами себя и покупают, и прославляют. В народный музей скупаются сейчас картины и статуи, и в первую голову идёт бредовая мазня футуристов. Татлину же, кроме того, большевиками отпущено на искусство бесконтрольно полмиллиона рублей.
Друзья мои, не горюйте сейчас о Москве. Она и Питер, и вся Россия сейчас зяблые. Забейтесь в куток, где-нибудь на юге, где был бы только кусочек белого хлебушка, ходите в рогожах, в лаптях, да только не мучайтесь от голода, как мы. У нас у всех такое здесь чувство, что большевики будут править Россией 33 года, но только России уже не будет, а будет огромное кладбище, на котором ветер плавает от Ледовитого океана до Черного моря.
Души наши опустошены, будущее беспросветно и безнадежно. Так, по крайней мере, кажется оно нам, когда читаешь газеты. В них изо дня в день печатается все одно и то же, — о победе и одолении всемирного коммунизма. Иной раз кажется, что в этой беспросветной мгле так и не закончишь свои земные дни…»
http://az.lib.ru/k/krandiewskaja_a_r/
http://www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=68439
http://www.moskv.ru/articles/fulltext/show/id/2009/
