Последнее время только и думал: с чего начать жить? Снег идёт ли за окном, такой сирый, липкий до патетики, что заскребёшь ноготками по скользкому стеклу. Или майский пух, забиваясь во все щели, рассыпает по высохшим ладошкам аллергетики. Несмотря на погодные условия — укрывшись по самый нос на продавленном диване, читаешь детской радости книжку и веришь: наступят и в тебе перемены. Сам полетишь пухом, снежинками, причастным к верхним слоям метасферы — и будешь идти по всем закоулкам, по кривым улицам, где ввечеру разгорается электричество, и кто-то в доме берётся читать детской радости книжку, — то есть, произойдёшь от себя самого, станешь самим собой и не будешь больше мыкаться от себя сАмого. 

Или вот тот же хаос в душе, но откуда сквозными нервами доносит фрагменты обворожительных мелодий, никогда не законченных, потому таких славных. Опять же, только всё и начинается. Только, что начинается, чего ждать или вот-вот должно произойти? — Неведомо! 

Или неделей раньше… неделей позже… работая над весьма благополучным текстом, когда в наличии уже имеется последняя фраза и всё дело кипит к развязке… вдруг — явится видением чудесная книга. Не простая книга — частей на десять, на тысячу страниц, где описана подробно вся жизнь ― твоя и другая ― прекрасная и пресловутая, со всеми её закавыками и странностями, тайным и явным — всё и вся… А в конце… — впрочем, вначале книги этого не знаешь, но ощущение такое, что без неё, без книги, и не могло быть никакой жизни, и не будет. Скомкана последняя фраза. Нет ― разомкнута. 

Сама возможность такой необычной книги уже сладчайшая повесть, неслыханное вдохновение. Низкорослая, квадратная комната, в которой царит кавардак, вдруг — преображается во всех подробностях. Рукописи по углам, пыль поверх расстроенного пианино, стул, заваленный и обложенный книгами, гора окурков в пепельнице из оголтелого стекла, огрызок яблока на краешке стола, ссохшийся, окаменевший (как будто годами тут ожидали скорого отъезда и не хватало времени жить настоящим) — предстают линиями, всеми живыми клеточками. Радость неимоверная. Даже вне этой комнаты, в другом мире не всё так страшно: улица, движение, воля… Прочь сомнения! Прощайте! Прощайте! Ты садишься… нет, влетаешь за письменный стол править из написанного, раскладывать по порядку. Выискивать фразы на цвет, пробовать на вкус, повторять, повторять как заклинание. И так до следующего утра… пока не отчаешься вовсе, пока пробела в чувствах уже не найти. Голова гудит, как свисток электропоезда. Пять, десять, двадцать лет продолжается во мне эта воображаемая история письма, этот всё ожидаемый отъезд в неведомое. 

А с чего, собственно, начать жить? Может быть, надо было хотя бы раз успокоиться, посидеть вдумчиво, покурить на дорожку? Прочитать, наконец-то, от начала и до конца «Отче наш…»? Выучить там, где: не зарься и не парься. Как быстро бежит время. Идёт снег, дождь, затем снова светит солнце… — но тебе не удаётся оказаться внутри этих невероятных событий. Ничто не кончается, словно никогда и не начиналось… «Жизнь без начала, без конца. / Нас всех подстерегает случай», — как близка тебе эта нескончаемая поэма! Но, опять же, не твоя… не у тебя; не с тобой. Кто ты? И когда начнётся твоя жизнь? Не получишь ответа. Словно и вопроса такого никто никогда не задавал. А так оно — одно беспредметное, пустое вдохновение, тайна которого существует лишь сама по себе, не иначе.